Когда Александр Македонский стоял у ворот Персеполиса, персидский царь Дарий III всё ещё верил, что сможет переломить ход истории. Он ошибался. Сегодняшний Иран, подобно своему древнему предшественнику, стоит на пороге стратегической катастрофы, окружённый противниками с превосходящими ресурсами и отказывающийся признать неизбежное.
В мире большой политики редко встречаются ситуации столь очевидного тактического просчёта, как нынешняя позиция Тегерана. Иранские аятоллы, похоже, играют в политические шахматы по правилам нард, игнорируя фундаментальное изменение баланса сил в регионе. Если в прямом противостоянии с Израилем режим ещё мог надеяться на какую-то форму «почётной капитуляции», сохраняющую лицо и экономический базис, то вступление в игру арабских монархий Залива с их триллионными оборонными сделками с США радикально меняет уравнение.
Ничто не иллюстрирует переменчивость американской внешней политики так красноречиво, как эволюция риторики Дональда Трампа относительно потенциального вмешательства США в израильско-иранский конфликт. Наблюдая за этим политическим пируэтом, невольно вспоминаешь знаменитую фразу Граучо Маркса: «Это мои принципы, а если они вам не нравятся… ну, у меня есть и другие». Еще весной Трамп демонстрировал характерную для него стратегическую двусмысленность, повторяя как мантру: «Я могу это сделать, а могу и не делать. Никто не знает, что я собираюсь предпринять». Этот вид неопределенности, очевидно, был рассчитан как на электорат, уставший от бесконечных ближневосточных авантюр, так и на партнеров Америки, жаждущих заверений в поддержке.
В тот период Трамп всё еще подчеркивал свою приверженность дипломатии, утверждая, что для Ирана «не слишком поздно» сесть за стол переговоров и отказаться от ядерных амбиций. Впрочем, эта миролюбивая позиция сопровождалась недвусмысленным предупреждением: «Иран не может обладать ядерным оружием». Как в старой восточной притче о скорпионе и лягушке — вопрос был не в том, ужалит ли скорпион, а лишь когда это произойдет.
Ситуация претерпела драматические изменения в июне 2025 года, когда Израиль начал операцию по остановке иранской ядерной программы. Риторика Трампа резко ужесточилась. Вместо дипломатических полутонов мир услышал требование «безоговорочной капитуляции» Ирана.
Параллельно с этой эскалацией риторики происходил другой, менее заметный, но критически важный процесс. Иранские должностные лица начали открыто угрожать арабским государствам, приютившим на своей территории американские военные базы. Официальный представитель МИД Ирана предупредил, что любое американское вмешательство в конфликт спровоцирует «тотальную войну» в регионе, с ракетными ударами по американским базам, начиная с Ирака и потенциально распространяясь на другие арабские страны. Иранские прокси, такие как иракская «Катаиб Хезболла», пригрозили перекрыть Ормузский пролив и Баб-эль-Мандебский пролив, нарушив работу портов Красного моря.
Вот здесь и начинается самое интересное. Случайно ли, что именно после этих угроз — направленных не против Израиля, а против арабских союзников США и морских путей транспортировки нефти — Вашингтон развернул в регионе беспрецедентную военно-морскую группировку? Официально такое развертывание объяснялось необходимостью «сдерживания иранской агрессии» и «поддержки Израиля», но внимательный наблюдатель заметит странную хронологическую последовательность.
Перед самым началом конфликта, накануне израильских ударов, Пентагон поспешил вывести часть американских войск с некоторых ближневосточных баз. Этот шаг, представленный как рутинная ротация, имел все признаки стратегического отступления. Но как только прозвучали иранские угрозы о перекрытии нефтяных артерий и ударах по базам в арабских странах, Америка молниеносно развернула массированное военное присутствие.
Давайте же назовем вещи своими именами. Речь идет вовсе не о защите Израиля — единственного ближневосточного демократического государства, как любят повторять в Вашингтоне. Речь идет о защите жизненно важных для США экономических интересов в арабских монархиях и обеспечении безопасности морских коммуникаций, через которые ежедневно проходит около 20 миллионов баррелей нефти и треть мирового экспорта сжиженного природного газа…
История персидско-арабских отношений — это многовековая сага о соперничестве, временных союзах и неизбежных предательствах. Но в контексте современного противостояния важно понимать: арабские монархии Залива терпели выходки своего персидского конкурента десятилетиями не из вежливости или братской любви. Как метко выразился один саудовский принц в частной беседе: «Мы давали змее ползать, пока она не попыталась заползти в нашу кровать».
С 1979 года Иран и арабские государства вели экономическую и геополитическую войну на нефтяном рынке. Это была игра с высокими ставками, где контроль над ценами и квотами ОПЕК служил продолжением политики другими средствами. Каждый скачок или падение цен на нефть сопровождался закулисными интригами и явными угрозами. Тегеран регулярно размахивал дамокловым мечом блокады Ормузского пролива, через который проходит около 20 миллионов баррелей нефти ежедневно. Саудиты и эмиратцы отвечали наводнением рынка дешёвой нефтью в моменты, когда Иран особенно нуждался в валютных поступлениях.
«Танкерная война» 1980-х, удары по саудовским нефтяным объектам в 2019-м, постоянные угрозы перекрыть морские пути — всё это было частью большой игры, в которой нефть служила одновременно оружием и призом. Но терпение, как и нефть, имеет свойство заканчиваться.
Когда в мае 2025 года Саудовская Аравия подписала с США оборонный контракт на $142 миллиарда (часть пакета экономических соглашений общим объёмом $600 миллиардов), а Объединённые Арабские Эмираты получили статус «главного оборонного партнёра» США с пакетом соглашений на $200 миллиардов, геополитическое уравнение региона изменилось безвозвратно. По сравнению с этими астрономическими цифрами ежегодная военная помощь США Израилю в размере $3,8 миллиарда выглядит почти символической.
Эти соглашения — не просто контракты на поставку оружия. Это комплексные программы модернизации, интеграции и трансформации, затрагивающие все домены военного применения: воздушный, наземный, морской, космический и киберпространство. Саудовская Аравия получит модернизированные истребители F-15SA, почти на уровне F-15EX, усовершенствованные вертолёты Apache, расширенные системы Patriot и THAAD, передовые морские системы наблюдения и многое другое.
ОАЭ, со своей стороны, получают поддержку для своих F-16E/F Desert Falcon (самая продвинутая версия F-16 в мире), а также новейшие средства противовоздушной и противоракетной обороны. К этому добавляются 500,000 передовых чипов Nvidia для AI ежегодно, партнёрство с Microsoft и множество других высокотехнологичных инициатив.
И вот тут начинается самое интересное. Как заметил Генри Киссинджер, «у Америки нет постоянных друзей или врагов, только постоянные интересы». Трамп, этот мастер сделок и непредсказуемых поворотов, прекрасно понимает, что $600 миллиардов саудовских денег говорят намного громче, чем любые исторические альянсы или моральные обязательства. Если раньше риторика Трампа по поводу вмешательства США в потенциальный конфликт была намеренно туманной, то после иранских угроз арабским странам и нефтяным маршрутам она стала кристально ясной: «безоговорочная капитуляция» или тотальное уничтожение.
Инвестиции арабских стран в американскую экономику — это тот рычаг, который заставит любую администрацию США, и особенно трамповскую с её трансакционным подходом к внешней политике, «отработать контракт на все триллион процентов», как метко выразился пользователь. Экономические интересы в этом случае идеально совпадают с геостратегическими, создавая для Ирана идеальный шторм.
Ядерная инфраструктура Ирана уже серьёзно пострадала от израильских ударов. Центрифужный завод в Натанзе получил значительные повреждения как наземных, так и подземных объектов. По оценкам МАГАТЭ, тысячи центрифуг уничтожены, хотя некоторая подземная инфраструктура сохраняется в ограниченно работоспособном состоянии. Объект в Фордо пока не пострадал, но только США обладают боеприпасами, способными уничтожить эту глубоко подземную установку — и теперь у них есть более чем достаточно экономических стимулов использовать эти возможности.
Конвенциональные военные возможности Ирана также серьезно подорваны. Израильские удары уничтожили около половины пусковых установок баллистических ракет и до 45% ракетного арсенала по состоянию на июнь 2025 года. В сочетании с повреждением производственных мощностей это значительно снижает возможности Ирана по нанесению ответных ударов.
Иран, безусловно, сохраняет возможности для нанесения болезненных ударов — через прокси-силы, асимметричные действия, кибератаки. Но это будет скорее укусом комара для слона, чем стратегическим сдерживанием. И каждое такое действие будет лишь усиливать решимость коалиции его противников.
Проблема Ирана усугубляется тем, что США фактически предлагают арабским странам не просто военную защиту, а глубокую технологическую трансформацию. Саудовская Аравия и ОАЭ получат не только современное вооружение, но и передовые технологии искусственного интеллекта, кибербезопасности, космического наблюдения. Это создает технологический разрыв, который Иран не сможет преодолеть десятилетиями, особенно в условиях усиливающихся санкций.
Арабские монархии, опьяненные перспективами технологического прорыва и политической поддержки США, сейчас чувствуют, что настал их момент для окончательного решения «иранского вопроса». Как саркастически заметил один дипломатический источник: «Саудиты годами мечтали об иранском скальпе. Теперь Трамп вручает им бензопилу».
Для Ирана отказ от капитуляции пред Израилем сейчас — это не демонстрация силы, а проявление стратегического безрассудства. Если раньше режим аятолл мог рассчитывать на разногласия между Западом и арабскими государствами, на внутриарабские противоречия, на противоречивую политику США, то теперь все эти разногласия отступили на второй план перед перспективой триллионных сделок и общей заинтересованности в стабильности нефтяных потоков.
Макиавелли советовал политикам «поступать как лев и как лиса» — сочетать силу с хитростью. Сейчас для Ирана момент, когда хитрость лисы подсказывает необходимость отступления перед превосходящей силой. Капитуляция — слово, которое никто в Тегеране не хочет произносить, — может быть замаскирована дипломатическими формулировками о «всеобъемлющем соглашении» или «новой эре регионального сотрудничества». Но суть от этого не меняется: Иран стоит перед выбором между плохим и катастрофическим сценарием.
Выбор плохого сценария — это признание поражения, отказ от ядерных амбиций, существенное ограничение ракетной программы и прекращение поддержки региональных прокси. Катастрофический сценарий — это полное экономическое удушение с последующим военным разгромом, потеря не только ядерной программы, но и большей части конвенциональных военных и промышленных возможностей.
Как сказал бы Ходжа Насреддин: «В политике глупость — не оправдание». Аятоллы, отказывающиеся видеть новую реальность, рискуют потерять не только свои ядерные амбиции, но и то, что осталось от экономики страны, а возможно, и свою власть. Исторический опыт показывает, что режимы редко выживают после тотального экономического краха, особенно когда этот крах усугубляется военными поражениями.
